Около года назад написал этот текст по просьбе своей жены для ее знакомых в Шотландии. Тогда они переписывались о взаимоотношениях Московской Патриархии и нашего государства. Попросили высказать мое видение вопроса и мнение по этому поводу. Я высказал его в следующем тексте, который решил привести сегодня здесь полностью без купюр и правок. Озаглавил тогда же. Мнение не претендует на истину в последней инстанции, а только отражает видение и настроение, данное мне в ощущениях год назад.
К России с любовью
В России государство и Церковь неразрывно связаны друг с другом исторически. Это связь уже даже не объятия, а симбиоз, который пытались выразить еще в Византии в изображении орла с двумя головами. Несомненно, в этом уродство, но и скрытый неведомый нам Промысел Божий. Одно тело, а две головы – светская власть и духовная. На самом деле, конечно, просто символ. В реальности все намного страшнее. То одна голова периодически увеличивалась в размерах и пыталась клевать другую (при Михаиле Романове и его отце патриархе Филарете, при «государе» патриархе Никоне, было и раньше), то другая заклевывала и даже душила вторую голову (при Петре I и последующих его преемниках). В советскую пору вообще попытались отрубить одну голову. Впрочем, и герб заменили с названием страны. В настоящее время обе головы непомерно выросли и одна дает корм другой, в результате чего трансформируется и уже неотличима от первой. Это образное выражение необходимо вот для чего.
Россия, как государство, окончательно определилось с вектором своего развития при государе Иване III, который стал первым себя именовать государем всея Руси. Следовательно, при нем не только сформировалась доктрина «Москва – третий Рим», но и агрессивная политика «собирания» вокруг себя русских земель. Он и его сын Василий III присоединили к Москве все княжества и Новгород со Псковом, а дальше пошли уже отбивать «русские» земли и Литвы, и Ливонии. И Москва, и Питер в имперское время служили центром русской земли, её ядром и, соответственно, притягивали все к себе, а целостность государства осуществлялась ее властью. Агрессивная внутренняя политика по отношению к своим подданным московскими князьями ранее для мобилизации усилий в противостоянии Орде. Но и, не секрет, что все те ордынские методы, которые применялись по отношению к русским княжествам, были затем скопированы Москвой. Закон Ньютона о притяжении тел действует и применимо к государствам. К Москве с ее большей финансовой и политической массой притягивались окраины.
В этом процессе большую роль сыграли и митрополиты Русской Церкви. Поскольку Москва возвышалась не только государственно, но и духовно путем поддержки со стороны Церкви. Не просто так здесь и прославления Александра Невского, отца первого московского удельного князя Даниила, и его самого как св. блгв. Даниила Московского, и митрополитов московских. Москва немыслима без Церкви и Русская Православная Церковь стала немыслима без Москвы.
Взятая Москвой на себя миссия требовала дальнейших усилий по выходу к морям, прирастанию землями и ресурсами, покровительству православным во всем мире и, главное, удержанию всего, что приобретено. Поскольку процессы были центростремительными, то и центр, центральная власть приобретали немыслимую важность для государства, по сути, залогом его существования. Отсюда строгая регламентированность жизни (правила), важность соблюдения порядка (не закона), установленных властью норм.
Поскольку Россия крепостническая страна, то и Церковь была крепостнической и также вырабатывала свои незыблемые устои, зачастую основанные не на церковных канонах, а на собственной роли в государстве (спор нестяжателей и иосифлян). Выбивающиеся люди из этого порядка, нарушители устоев и покоя подвергались гонениям. Преподобный Максим Грек тому наглядный пример. Был заточен, подвержен мукам и лишен причастия на многие годы высшей церковной властью. Потому что нарушение порядка, единого регламента грозило ослаблению центра и приходу центробежных сил, а затем и распада страны (Смутное время).
Отсюда два пути: либо находиться «в крепости», теряя свою свободу в государстве, но сохраняя землю и Церковь от внешней несвободы; либо быть свободными, но внешне зависимыми от соседей и подвергать поруганию свою культуру, святыни и образ мыслей, а порой испытывать и физическое насилие. Спор западников и славянофилов не в том пути, по которому пойдет Россия, а в этом выборе – где рабство, тут или там.
Трагизм положения и преподобного Максима Грека, и Андрея Кураева в том, что они жертвы исторического пути Русской Церкви, которая не терпит свободомыслия. Оно возможно только за границами Российского государства, потому что не угрожает ему непосредственно. Как говорится, не подрывает основ. А основы, основание – это именно мобилизация, сохранение, защита от внешнего, борьба с внутренним нестроением. Потому что если «третий Рим падет, то четвертому не бывать». И это не замкнутый круг. Это выбор. Иногда совершенно сознательный, жертвенный.
Здесь вспоминается случай с депортацией казаков из Англии по договоренности с Советским Союзом после Второй мировой войны. Они не хотели возвращаться на верную смерть, но и в Англии уже не могли оставаться. И вот русская девушка, посланная общественной организацией к этим несчастным должна была что-то им сказать. Она пишет:
Мне говорили: «Вы не знаете, что происходит в России. Сталин говорит нам, что жизнь становится лучше и веселее и мы обязаны повторять эту ложь. На самом же деле мы все нищие. Тут в Англии мы увидали, как живут люди. Зарплата у них такая, что недельная достаточна для покупки костюма или велосипеда, а если хорошо работать, то за год можно даже дом приобрести. Мы от работы не отказываемся, готовы на любую идти, англичане поражаются, как быстро и складно мы можем всё сделать».
В этом гуле иногда я различала отдельные фразы, поражавшие своей остротой и сердечной болью, звучавшей в них. Так, кто-то кричал мне: «Сталин хотел нас от Бога отлучить. Тысячу лет жили мы с Богом и не советской власти разрушить то, что веками стояло». Другой повторял: «Если протестуешь, то сразу в тюрьму или в лагерь, объявляют тебя врагом народа. Вернёшься из лагеря, все открещиваются от тебя, никто не хочет иметь с тобой дела». Ещё кто-то всё порывался рассказать мне свою историю, был он беспризорным, родителей его раскулачили, остался он совсем один. «Куда мне возвращаться ? – спрашивал он, – у меня в России никого нет».
Я слушала все эти жалобы молча. Когда все высказались и немного успокоились, я сказала: «Теперь дайте слово мне. Всему, что вы говорите я верю и вас до конца понимаю. Я знаю, что ваша жизнь очень тяжела. Война принесла новые великие бедствия, наша жизнь в Англии, да и во всей Европе, счастливая и благополучная по сравнению с тем, что выпало на вашу долю. Всё это я говорю лично от себя, не имею права вмешиваться в вопрос вашего возвращения, он решается главами государств. Я могу только одно сказать – я ваша сестра, я понимаю ваши страдания и мне стыдно, что я, как русская, не разделяю вашу участь, а живу в Англии свободная, сытая, благополучная. Позвольте мне прибавить ещё одно самое главное, что у меня на сердце – может быть Бог любит русских людей и потому посылает им такую судьбу, может быть те, кто работает, чтобы иметь все материальные блага, не призваны к тому, к чему призваны мы русские».
Я говорила всё это, всё более тихим голосом, вслушиваясь в то великое волнение, которое росло в моей душе. Мне было страшно произносить эти слова, чтобы они не прозвучали лицемерно, чтобы не показалось, что я призываю их терпеть, боясь взять ответственность за них.
Когда я кончила, наступила полная тишина, она продолжалась долго. Наконец встал один юноша, его звали Костя, он сделался потом моим большим другом. Он был очень взволнован и начал быстро говорить: «Спасибо вам, вы все поняли и мы поняли вас, нечего больше говорить. Вы сказали, что вы наша сестра, так позвольте мне как брату вас поцеловать, мы не останемся, мы поедем, этот поцелуй будет прощальным». Он поцеловал меня, за ним пошли другие. Один за другим целовали меня – эти мои русские братья. Совершался священный обряд. Я была потрясена и поражена, как русский человек принимает неисповедимость своего страдного пути».
Пострадает Кураев, пострадали и пострадают другие люди. И Церковь Русская на самом деле страдает. Но мы должны принимать неисповедимость своего страдного пути. Как вспоминает митрополит Антоний Сурожский о владыке Вениамине (Федченкове). Владыку Вениамина спрашивали: «Как Вы, главный священник Белой армии, смогли пойти в красную церковь?» Я помню, он выражался иногда очень грубо: «Если бы моя мать стала бы проституткой, я бы от неё не отрёкся, но Русская Церковь проституткой не стала, а попала в плен. Я от неё никогда не отрекусь». Это меня очень поразило — мне было тогда семнадцать лет». Если тогда Русская Церковь была пленницей государства, то сейчас, наверное, любимой подругой (нет, не сестрой). А потому и пользуется его силой без оглядки. Пока не будет прогнана прочь на задворки, то и будет бить несогласных, как в стародавние времена. Потому что головы у орла две, а туша одна. И в лапах крепко скипетр и держава. Уронят их, не будет и не тушки, и не голов…
И еще все-таки о народе бы надо сказать. А он уже о себе сказал в пословице: «С сильным не борись, с богатым не судись». Митрополит Вениамин все получил от семьи и от Церкви. А от Церкви потом даже больше. Конечно, он считал себя ее сыном, а ее — матерью. Но и, конечно, он был плоть от плоти от русского простого народа. В этом он. И его лояльность. Это русский путь.
Анна Вежбицкая, цитата из ее работы «Русский язык», где она рассматривает структурно мировоззренческие особенности русского языка на фоне других европейских. «Богатство и разнообразие безличных конструкций в русском языке показывают, что язык отражает и всячески поощряет преобладающую в русской культурной традиции тенденцию рассматривать мир как совокупность событий, не поддающихся ни человеческому контролю, ни человеческому уразумению, причем эти события, которые человек не в состоянии до конца постичь и которыми он не в состоянии полностью управлять, чаще бывают для него плохими, чем хорошими. Как и судьба».