Национально-замкнутая церковная культура – это просто иллюстрация к тому, как церковность, скукоживаясь, оформляется в субкультуру, ограничивая представителей иных культур и субкультур в возможности присоединиться к Церкви и в ней комфортно (the Comforter (англ.) – Утешитель) себя чувствовать. А это проблема. Выходит, церковь не готова предоставить таджику сегодня условия для воцерковления. А в случае же, если такое воцерковление произойдет – два сценария наиболее вероятны: либо поверхностная церковность, либо расцерковление…

Кто-то в Церкви должен сказать, что это нормально – не монокультурность, а мультикультурность. Что ближнего надо принимать и любить таким, какой он есть, не приводя его к общему знаменателю. Тем более, если он – этот ближний – ассоциирует себя с Православием.

Ошибается тот, кто говорит, что с этим ничего нельзя сделать, мол, изоляционизм в субкультуру безнадежно вошел в плоть и кровь сегодняшней церковной жизни. Думаю, это не так.

Источник.

В светлый праздник Христова Воскресения погода стоит прекрасная.

Воздух у нас на районе наполнен дымом от мангалов, на которых жарят шашлыки местные жители, а также чувствуется гарь от сожженной травы и мусора.

Тут и там сидят компании людей – мужчин и женщин с детьми, в спортивных костюмах, громко и весело разговаривать, пьют водку.
Когда им хочется сходить в туалет – идут за гаражи.

На дороге останавливается такси – старое раздолбанное ржавое жыгули.

Это, скорее всего такси «Люкс» или «Престиж», а может быть и «Русь» — не знаю, у нас очень много разных такси.

Из машины выходит мужчина, идёт к одной из компаний, выпивает стакан водки, закусывает шашлыком, к лицу приливает кровь, и на щеках появляется румянец.

Довольный и розовощёкий он садиться обратно в машину и едет дальше работать – развозить жителей нашего города в гости, на дачи, в магазины.

Солнце отражается в воде не до конца растаявшего большого пруда, откуда торчат автомобильные покрышки, ржавые велосипедные рамы.

Весело поют птицы, где-то звонко лает собака. По железной дороге с шумом проносится чудо-поезд «Сапсан».

Я иду по грунтовой дороге, на которой высохли лужи. В детской коляске спит самый родной мне маленький человечек.

«Только отдай мне ту, которую я люблю» — поёт в наушника Гребенщиков.

На мобильный телефон с незнакомого номера (после того, как у меня сломался старый телефон – большинство номеров стали незнакомыми) приходит эсэмэска: — «ХВ!»
«ВВ!» – отвечаю я и с умиротворённой улыбкой иду домой.

С праздником, дорогие мои!

Христос Воскрес!

Источник.

Иногда наше сердце больно ранит неверие мира сего, забвение Божиих заповедей, нечувствительность даже к таким великим событиям, как Воскресение Христово. Ведь многие веселятся даже в Страстную пятницу, не ведая, что творят. И, конечно, у верующих людей сердце надрывается, когда они видят своих соотечественников, которые даже в эти святые дни не могут удержаться от участия в том, что никак не соответствует настроению огромного количества людей. Так, если мы смотрим телевидение, то мы не видим никакого напоминания о Великой пятнице, о страданиях Спасителя, а видим все то же — смех, развлечения… Это ранит верующих людей. Но ведь ничего нового не происходит: в самый день Воскресения одни видели Воскресшего и уверовали, а другие оклеветали Воскресение; одни встретили Его с радостью и поклонились Ему на горе в Галилее, а другие усомнились.

Источник.

Храм Воскресения – это место, где в духовном плане постоянно «искрит». Моему сердцу близка одна подлинная история об арабском мальчике, у которого во время молитвы Патриарха сами собой загорелись свечи в руках (а стоял он на лесах, возведенных вокруг Кувуклии). И этот ребенок погасил свечи, потому что Патриарх еще не вынес Огонь. В его поступке я вижу такую духовную простоту и высоту, такое послушание Богу и Церкви, которое могут иметь только великие святые. И даже если в эту святую минуту в этом святейшем месте Огонь возжигается человеческими руками, он от этого не становится для меня менее священным, чем если бы он спустился с небес. Я не хочу поджигать себе бороду, испытывая чудесные свойства Огня. Для меня этот Огонь – святыня.

Источник.

Русскому человеку очень нравится не любить начальников. Оно у него в крови. Это ярко выражено в национальном хобби ругать «государство», например. Не любит русский человек, когда им руководят, даже если руководят толково, даже если советуясь с ним руководят. И ненавидя власть раболепно выполняет все, что ему говорят.

Источник.

И там же, еще же:

Православие — оно разное. Не то, что в разных регионах России, оно разное внутри каждого отдельного человека. И в этом вся его сила, что одни, у которых хорошо с математикой, занимаются учетом, другие — организацией, третьи проповедью. Одни слушают рок-музыку и привлекают молодежь, а другие умеют говорить с бабушками.
Когда мы научимся любить друг друга, тогда научимся и доверять в тех областях, где у нас нет пересечений. Когда появляется это доверие, начинает ощущаться и соборность.

А если пересечения? )

Россия для русских?

Художник Вася Ложкин

Да идите вы..

Вот для кого Россия!

Почему?

«Вся трагедия, вся скука, все уродство жизни в том, что нужно быть «взрослым», от необходимости попирать «детство» в себе. Взрослая религия — не религия, и точка, а мы ее насаждаем, обсуждаем и потому все время извращаем. «Вы уже не дети — будьте серьезны!» Но только детство — серьезно. Первое убийство детства — это его превращение в молодежь. Вот это действительно кошмарное явление, и потому так кошмарен современный трусливый культ молодежи. Взрослый способен вернуться к детству. Молодежь — это отречение от детства во имя еще не наступившей «взрослости». Христос нам явлен как ребенок и как взрослый, несущий Евангелие, только детям доступное. Но Он не явлен нам как молодежь. Мы ничего не знаем о Христе в 16, 18, 22 года! Детство свободно, радостно, горестно, правдиво. Человек становится человеком, взрослым в хорошем смысле этого слова, когда он тоскует о детстве и снова способен на детство. И он становится плохим взрослым, если он эту способность в себе заглушает …

Раньше спасало мир то, что молодежь хотела стать взрослой. А теперь ей сказали, что она именно как молодежь и есть носительница истины и спасения. «Ваши ценности умерли!» — вопит какой-то лицеист в Париже, и все газеты с трепетом перепечатывают и бьют себя в грудь: действительно, наши ценности умерли! Молодежь, говорят, правдива, не терпит лицемерия взрослого мира. Ложь! Она только трескучей лжи и верит, это самый идолопоклоннический возраст и, вместе с тем, самый лицемерный. Молодежь «ищет»? Ложь и миф. Ничего она не ищет, она преисполнена острого чувства самой себя, а это чувство исключает искание. Чего я искал, когда был «молодежью»? Показать себя, и больше ничего. И чтобы все мною восхищались и считали чем-то особенным. И спасли меня не те, кто этому потакал, а те, кто этого просто не замечал …

В Толстом — гениален ребенок и бесконечно глуп взрослый. Толстой кончает «взрослостью», и в этом его ограниченность и падение. Достоевский начинает с «взрослости» и нестерпим. Он делается великим и гениальным тогда, когда отдается «логике детства». Вся потрясающая глубина его от того, что дает он в себе волю «ребенку». Но потому и все взрослое его по-настоящему не понимает. Апофеоз «взрослости»: Маркс и Фрейд.»

Прот. Александр Шмеман. Дневники. 1973-1983. М., 2005 — С. 25-26.