Из воспоминаний М. М. Кульманн
Мой муж занимал пост помощника Верховного Комиссара по делам беженцев. Мы жили в Лондоне во время войны. После освобождения Франции в Англию стали привозить многих военнопленных, которые работали у немцев, как бесправные рабы. Однажды я видела военный «документальный» фильм, в котором было показано, как «власовцы» переходили на сторону англичан. Меня глубоко поразила одна сцена: три русских женщины, упав в ноги офицеру, начали громко по-бабьи умолять его, крича: «Ради Бога, не убивайте наших мужей. Они не по своей воле служили у немцев». Мы с мужем были растроганы их горем. У меня промелькнула мысль, как я бы хотела встретить этих женщин и узнать, что им пришлось пережить во время войны, и тут же у меня родилась уверенность, что я их увижу.
Вскоре к моему мужу обратился представитель Министерства Внутренних Дел с просьбой, чтобы я, как говорящая по-русски, посетила лагерь, где находятся русские, привезённые из Франции. Он подчеркнул, что это деликатное поручение, об этом не следует никому говорить. Все привезённые должны были быть отправлены в Советский Союз, по договору, заключённому со Сталиным. Я сразу стала готовиться к поездке и уже на следующий день с волнением отправилась в городок Редфорд в двух часах езды от Лондона.
Заведующий лагерем принял меня с радостью. Его особенно беспокоили три «эмоциональные особы», как выразился он, которые плачут весь день по непонятным ему причинам. Заведующий пытался успокоить их, уверяя, что их скоро отправят на родину, но эти заверения вызвали у них ещё больший плач. Он надеялся, что я смогу выяснить причину их горя. Я сразу отправилась к ним и была потрясена, встретив именно тех русских, которых я видела с их мужьями в фильме. Мои первые слова к ним были: «Я уже вас знаю». Трудно передать их радость, когда они поняли, что могут поделиться со мною всем пережитым. Их мучения были из-за их мужей. Они были уверены, что их расстреляют, как только они попадут в руки «чекистов», так как они служили у немцев. У всех трёх женщин было по младенцу. Их мужья были взяты в плен немцами, там они присоединились к власовцам и с ними вернулись на оккупированную русскую территорию. Тогда они и поженились. При отступлении жены пошли со своими мужьями и разделяли с ними походную жизнь и все её опасности. Когда они сдались в плен англичанам, то их сразу отделили от мужей. Те попали в специальный лагерь для «власовцев», который был в ведении Министерства Военных Дел, а жены очутились в другом лагере, где я их и нашла. Они получили письма от мужей, которые извещали, что их на днях под конвоем отправляют в Советский Союз. Они были в смертельном ужасе, зная, что мужей больше не увидят.
Я старалась, как только могла, утешить их и моё тёплое сочувствие в их тревоге принесло им некоторое успокоение. При прощании я спросила их, что бы они хотели получить от меня в мой следующий приезд? Они в один голос ответили: «Ничего нам не нужно, кроме нательных крестиков». Я была удивлена и сказала: «Разве коммунисты не отучили вас думать о церкви и крестиках?» «Что вы, что вы, мы же крещёные и хотели бы крестить наших младенцев, а пока хотя бы крестики на них надеть», – заверили они меня.
Эти женщины произвели на меня впечатление, что они остались теми же русскими крестьянками, какими были их матери в старое время. Они так же убаюкивали своих младенцев; когда они плакали, качали их теми же древними движениями, приносившими успокоение. Они распевали старинные колыбельные песни своими грудными голосами, и изливали ту нежность и тепло, которым полно русское материнское сердце. Уезжая я сказала заведующему, что все три женщины ни на что не жалуются, а плачут они, потому что тоскуют по своим мужьям. Что мог этот англичанин понять в нашей трагедии!
Мне удалось ещё несколько раз съездить в Редфорд. Я познакомилась с другими русскими из этого же лагеря. Кроме тех жён «власовцев» там были самые разнообразные люди, привезённые англичанами после конца военных действий. Среди них я нашла несколько выдающихся личностей, с некоторыми из них я сблизилась и имела значительные разговоры. У них были самые разные настроения. Многие были партизанами, сражавшимися в тылу у немцев. Я стала привозить им книги. Когда я спрашивала, какого писателя они предпочитают, то все они указывали на Пушкина. Ценили они не только его прозу, но и стихи. Меня удивило, как любовь к классикам проникла внутрь народа. Книги читали все и так их зачитывали, что их уже нельзя было возвращать в библиотеку. Стихи были особенно популярны.
Однажды директор встретил меня при входе и сказал, что все русские собрались в зале и ждут меня там, чтобы задавать мне какие-то вопросы. Я ответила, что не хочу встречаться со всеми русскими, а их было там около 50 человек, так как я приезжаю, как частное лицо и не могу отвечать на их вопросы. Я была готова говорить со всеми только отдельно и лично. Директор был согласен со мной, но всё же просил меня пойти в зал, так как там царило большое возбуждение. Я взяла себя в руки и вошла в большую комнату, полную народа. В ней царила атмосфера митинга, все говорили громко, перебивая друг друга. Как только меня увидали, кто-то очень вызывающе крикнул мне: «Мы слышим, что вы не хотите отвечать на наши вопросы». На это я ответила спокойным и твёрдым тоном: «У меня нет никакого авторитета отвечать на ваши вопросы, потому я и не хотела приходить к вам». Тогда тот же человек заявил: «Мы хотим остаться в Англии, скажите нам, как это сделать?» – «Этот вопрос меня не касается, – сказала я, – он зависит от соглашения между советским правительством и Англией. Я тут, к сожалению, ни помочь, ни советовать вам не могу». Когда они услышали это, то началось нечто невообразимое. Все стали кричать, не слушая друг друга. До меня доносились отдельные восклицания. Один обвинял меня: «Вы даже не хотите выслушать нас, вы нас боитесь, а мы думали, что вы приезжали к нам, как свой родной человек!». Другие просто кричали: «Мы не хотим возвращаться! Спасите нас!» Когда общее возбуждение немного затихло, я услышала горькую повесть о советской действительности, из-за которой большинство лагерников не желало покидать Англии. Мне говорили: «Вы не знаете, что происходит в России. Сталин говорит нам, что жизнь становится лучше и веселее и мы обязаны повторять эту ложь. На самом же деле мы все нищие. Тут в Англии мы увидали, как живут люди. Зарплата у них такая, что недельная достаточна для покупки костюма или велосипеда, а если хорошо работать, то за год можно даже дом приобрести. Мы от работы не отказываемся, готовы на любую идти, англичане поражаются, как быстро и складно мы можем всё сделать».
В этом гуле иногда я различала отдельные фразы, поражавшие своей остротой и сердечной болью, звучавшей в них. Так, кто-то кричал мне: «Сталин хотел нас от Бога отлучить. Тысячу лет жили мы с Богом и не советской власти разрушить то, что веками стояло». Другой повторял: «Если протестуешь, то сразу в тюрьму или в лагерь, объявляют тебя врагом народа. Вернёшься из лагеря, все открещиваются от тебя, никто не хочет иметь с тобой дела». Ещё кто-то всё порывался рассказать мне свою историю, был он беспризорным, родителей его раскулачили, остался он совсем один. «Куда мне возвращаться ? – спрашивал он, – у меня в России никого нет».
Я слушала все эти жалобы молча. Когда все высказались и немного успокоились, я сказала: «Теперь дайте слово мне. Всему, что вы говорите я верю и вас до конца понимаю. Я знаю, что ваша жизнь очень тяжела. Война принесла новые великие бедствия, наша жизнь в Англии, да и во всей Европе, счастливая и благополучная по сравнению с тем, что выпало на вашу долю. Всё это я говорю лично от себя, не имею права вмешиваться в вопрос вашего возвращения, он решается главами государств. Я могу только одно сказать – я ваша сестра, я понимаю ваши страдания и мне стыдно, что я, как русская, не разделяю вашу участь, а живу в Англии свободная, сытая, благополучная. Позвольте мне прибавить ещё одно самое главное, что у меня на сердце – может быть Бог любит русских людей и потому посылает им такую судьбу, может быть те, кто работает, чтобы иметь все материальные блага, не призваны к тому, к чему призваны мы русские».
Я говорила всё это, всё более тихим голосом, вслушиваясь в то великое волнение, которое росло в моей душе. Мне было страшно произносить эти слова, чтобы они не прозвучали лицемерно, чтобы не показалось, что я призываю их терпеть, боясь взять ответственность за них.
Когда я кончила, наступила полная тишина, она продолжалась долго. Наконец встал один юноша, его звали Костя, он сделался потом моим большим другом. Он был очень взволнован и начал быстро говорить: «Спасибо вам, вы все поняли и мы поняли вас, нечего больше говорить. Вы сказали, что вы наша сестра, так позвольте мне как брату вас поцеловать, мы не останемся, мы поедем, этот поцелуй будет прощальным». Он поцеловал меня, за ним пошли другие. Один за другим целовали меня – эти мои русские братья. Совершался священный обряд. Я была потрясена и поражена, как русский человек принимает неисповедимость своего страдного пути.
Послесловие
Н.М. Зернов
Так кончается запись моей сестры о её встрече с русскими военнопленными. Она не успела закончить её. От себя я могу прибавить, что когда этих русских англичане отправляли насильно в Советский Союз, то происходили душераздирающие сцены. Многие старались избежать этой высылки, некоторые пытались бросаться с парохода в воду. Совсем чудесным образом моей сестре удалось спасти нескольких из них. Один из власовцев остался с женой и сыном в Англии. Он оказался даровитым человеком и скоро нашёл применение своим способностям в новой стране. Сын его блестяще окончил университет в Англии и пошёл по научной дороге.