Доклад на научно-практической конференции 23 мая 2017 г. в стенах Пушкинской библиотеки.
«Беспокойный человек»:
о запрете святителю Луке (Войно-Ясенецкому) говорить проповеди
в Крыму
4 января 1947 года начальник Управления МГБ СССР по Крымской области в докладной записке в Москву сообщал: «…архиепископ Лука в Крыму продолжает проводить свою политику борьбы с материализмом и особенно с атеистическим учением, для чего мобилизовал все силы православной церкви, систематически читает проповеди в церквах Крыма, в которых стремится с «научной точки зрения» объяснить верующим создание Богом вселенной мира»[1]. 2 апреля того же года из Крыма следует новое донесение: «Во время службы в двух церквах в г. Феодосии Лука ни одного слова патриотического не произнес. Его проповедь перед верующими была выражена только лишь во имя верного служения Богу и что только Бог может избавить от такой тяжелой жизни»[2].
Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий) был переведен из Тамбова на Симферопольскую и Крымскую кафедру указом Патриарха от 5 апреля 1946 года. 26 мая архиепископ, а помимо того профессор, доктор медицинских наук и лауреат Сталинской премии I степени прибыл в Симферополь. Жизнь 69-летнего старца клонилась к закату, но он был все еще полон энергии и не спешил на покой. Владыка активно посещал приходы епархии, служил и проповедовал за каждым богослужением. В начале 1947 года он был назначен консультантом Симферопольского военного госпиталя, читал здесь же лекции для практикующих врачей Крымской области. Но, конечно, основная его деятельность и попечение состояли в благоустроении епархиальной и, прежде всего, приходской жизни.
Познакомившись ближе с положением Церкви в Крыму, 18 апреля 1948 года святитель пишет на имя Патриарха рапорт, в котором говорит о «бедственном» состоянии крымских приходов, и причину этого, кроме всего прочего, видит в «принуждении» исполнять колхозные работы в празднично-церковные дни. Кроме этого святитель постоянно призывал не препятствовать приходить детям ко Христу, он искренне переживал о подрастающем поколении, которое лишали религиозного воспитания и сознательно закрывали ему путь ко спасению. Однако ни эти рапорты и письма в Москву, ни относительная свобода в перемещениях, назначениях священнослужителей, ни указы владыки по епархии не вызывали столько беспокойства у властей, сколько его почти ежедневные проповеди. В связи с активной проповеднической деятельностью святителя Луки в Крыму на Святейшего Патриарха в Москве оказывалось сильное давление. Именно он отвечал перед Советом по делам Русской Православной Церкви за действия иерархов.
Между Патриархом и святителем Лукой завязывается переписка. Он убеждает крымского владыку понять его положение, понять положение Церкви в советском государстве. «Вы как бы упрекаете меня в том, что я не воздвигаю брани с Правительством нашим, издавшим декрет об отделении Церкви от государства и школы от Церкви, — пишет Патриарх, – т.к. возбуждение вопроса о разрешении воскресных школ для детей или других каких-либо учреждений для преподавания Закона Божия равняется безнадежному стремлению вызвать существенное изменение Основного государственного закона. Как, думаете Вы, отнеслась бы к этому акту гражданская власть? Неужели Вам непонятно, что такое выступление главы Церкви было бы преступлением, прежде всего, против самой Церкви?»[3] То есть, скажем своими словами, повредило бы «добрым» взаимоотношениям с правительством. Возможно, привело бы к усилениям гонений на духовенство, закрытию уже действующих после войны церквей.
В начале 1949 года Патриарх Алексий вызвал архиепископа Луку в Москву для личной беседы. Владыка прекрасно понимал, кто и почему оказывает давление на Патриарха. Перед своим отъездом в Москву он имел беседу с уполномоченным Совета по Крымской области Яковом Ивановичем Ждановым, в которой, по словам последнего, откровенно заявлял: «… хотя это вам, коммунистам, и не нравится, но ничего поделать нельзя, вы, коммунисты, ведете антирелигиозную пропаганду, а я религиозную. Выступал против материализма в своих проповедях и буду выступать, говорю проповеди строго по Евангелию, а в Евангелии есть места против материализма. Многие проповедники в своих проповедях об этих острых местах умалчивают и их обходят, но я этого никогда не делал и делать не буду, я знаю, что за моими проповедями следят и очень аккуратно из МГБ и там в моих проповедях ничего не находят предосудительного, но если они коммунистам не по душе, то тут ничего не поделаешь»[4].
28 марта архиепископ прибыл в Москву. Здесь он имел встречи с митрополитом Николаем (Ярушевичем), протопресвитером Николаем (Колчицким), секретарем Московской Патриархии Львом Николаевичем Парийским и, наконец, с самим Святейшим Патриархом Алексием. По донесениям в Совет по делам Русской Православной Церкви и лично его председателю Георгию Григорьевичу Карпову в первые дни своего пребывания в Москве архиепископ Лука в беседах, когда ему делали замечания о его проповедничестве в Крыму, «не хотел признавать своих ошибок и доказывая свою правоту»[5]. Он говорил, что в беседах с сотрудниками госбезопасности они не делали ему никаких замечаний и признавали, что все его проповеди носили исключительно церковный характер. Видимо, как считал Владыка, претензии шли исключительно со стороны уполномоченного Якова Жданова. «Я и через знакомых узнавал у чекистов их мнение о моей проповеди, — отмечал архиепископ, — и получал такие же отзывы: у меня абсолютно ничего нет нелояльного в моих проповедях. И за все годы моего пребывания в Симферополе никто из властей мне не сделал ни намека на какие-либо недопустимые места в моей проповеди. Только за несколько дней до отъезда ко мне пришел по церковным делам уполномоченный и среди разговора сказал, что он недоволен моей речью: «Наука и религия». Я ему ответил: «в этой речи ничего нет недопустимого, а если она Вам не нравится, так и многое, может быть, из нашего христианского учения Вам не нравится; что же делать». Он — мой страшный недоброжелатель: все время идет против моих церковных мероприятий и тормозит мне во всем»[6].
В защиту своих проповедей святитель говорил о своем долге проповедовать слово Божие, о явной действенности этих проповедей: «Сколько комсомольцев и комсомолок причащаются! Сколько интеллигенции приходят послушать меня! Я объясняю евангелие и апостольские послания. В них есть немало того, что неприятно неверующим; но я ничего не пропускаю из слова Божия и считаю, что я должен говорить не только приятное, но и неприятное, чтобы заставить людей задуматься над тем, куда они идут. Я например, говорю об идеализме и материализме. Конечно, я характеризую материализм с надлежащей стороны, как ни горько это слушать атеистам»[7]. Однако при этом владыка обещал учесть все замечания, сделанные ему Патриархом и митрополитом Николаем, и постараться сглаживать острые места в своих выступлениях. «Но своих убеждений я не могу скрывать», — повторял он.
Беседы с архиепископом Лукой продолжились. В Совет докладывали: «После нескольких бесед с ним целого ряда сотрудников Патриархии, архиепископ Лука как будто изменил свое поведение и высказал митрополиту Николаю следующее настроение:
“После разговора с Патриархом, с Вами, Колчицким (управляющим делами Патриархии), Парийским (Секретарь Патриарха) я хорошо понял, что не должен допускать в своих проповедях ничего не только неприятного для неверующих и гражданской власти, но и никаких двусмысленностей, какие могли бы быть истолкованы, как намеки на современную идеологию и современную действительность. Но я болезненно переживал несколько дней предложение Патриарха Алексия о том, чтобы я прекратил ежедневную проповедь. Как я лишу себя этой радости, если на мою проповедь съезжаются люди со всех концов Крыма и даже из других городов? Люди бросают часы [гражданской] службы и вырываются под разными предлогами из симферопольских учреждений, чтобы только послушать меня. Но я — монах, я должен подчиниться Патриарху. Но что я скажу верующим о причине отмены ежедневных проповедей? Сказать правду, что это мне запрещено патриархом — я не могу. Сказать ложь, что я заболел — тоже не могу. Но теперь, к концу своего пребывания в Москве я успокоился. Меня надоумил Парийский заняться переработкой напечатанных (на машинке) моих проповедей, с целью исключения из них всех двусмысленностей и неприятных для власти мест, и затем просить наше издательство напечатать в типографии этот сборник. Я и скажу верующим, что я занят составлением сборника и потому стал говорить редко. А по совету Колчицкого, я сначала буду говорить только 3 раза в неделю, потом 2, а затем и совсем прекращу говорить в будни. А может быть и сразу отменю будничные выступления. Архиепископ Гермоген (ректор Московской духовной академии) мне еще дал одну мысль: писать работу на тему о католическом и православном мировоззрении. Может быть, это пригодится для журнала, а может быть — для получения научной богословской степени. Но я могу верующим сказать теперь, что я занят и научно-богословской работой и по будням поэтому не выступаю с проповедями. Конечно, лучше бы мне быть переведенным в другой город, где я сразу начал бы говорить только по воскресеньям. Но буду делать так и в Симферополе, ничего не поделаешь. Патриарх сказал, что я своими выступлениями могу нанести вред всей церкви, наложив на нее пятно подобно Борису Саратовскому. Надо подчиняться патриарху”»[8].
Казалось бы, выход был найден. Дав заверения Патриарху, что проповеди святитель будет читать только по воскресениям и праздничным дням, ограничиваясь толкованием Священного Писания, он 4 апреля 1949 года вылетел в Симферополь. Правительству Карпов докладывал: «Насколько искренне заявление архиепископа Луки Совет проверить не имеет возможности, так как не располагает надлежащими источниками информации и основывается только на заявлениях митрополита Николая и Патриарха, беседовавших с Лукой. Тем не менее, Совет считает, что, несмотря на такое заявление, архиепископ Лука продолжает оставаться реакционером, которого в благоприятный момент при наличии надлежащего повода необходимо подвергнуть изоляции»[9].
Стоит отметить, что меры по увещеванию святителя, предпринятые в Москве, остановили его лишь на время. Уже 30 июля 1949 года в письме Карпову Патриарх Алексий сообщал: «Посылаю Вам еще сегодня полученное характерное письмо а[рхиепископа] Луки. Беспокойный человек»[10]. Нам неизвестно о содержании этого письма.
Можем лишь отметить, что описанный выше эпизод из жизни святителя Луки показывает, насколько сложным было положение архипастыря Русской Православной Церкви даже в относительное спокойное, послевоенное время, когда не было массовых репрессий. Мы видим, что кроме открытых гонений существовали другие механизмы влияния и контроля, которые не всегда, но помогали ограничивать религиозную деятельность верующих, в том числе и иерархов с высоким именем, каковым, несомненно, являлся архиепископ Лука.
[1] «Разработку Луки продолжаем…»: Святитель Лука (Войно-Ясенецкий) и Крымская епархия. 1946-1961. Сборник документов / Сост. протоиерей Николай Доненко, С.Б. Филимонов. М., 2011. С. 29.
[2] Там же. С. 53.
[3] Там же. С. 508.
[4] РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 499. Л. 86.
[5] Там же. Л. 86-87.
[6] Там же. Л. 87.
[7] Там же. Л. 87.
[8] Там же. Л. 88.
[9] Там же. Л. 89.
[10] Письма… Т. I. С. 475.